Хмурое утро

Чувство было настолько необычным, совершенно для него не характерным, что Берни даже немного струхнул. Heт конечно, он совсем не похож на эдакого вечно улыбающегося идиота, всегда довольного жизнью и по любому поводу разражающегося жизнерадостным смехом. Однако ни разу, сколько он себя помнил, его не оставляла уверенность в себе. И уж, конечно, любые сомнения и страхи улетучивались, когда Бернд Роземайер садился за руль гоночного автомобиля, садился, чтобы быть первым, только первым.

А нынче — ничего похожего. Два часа назад его разбудил денщик, за окном были непроглядная темень, а в комнате — ледяной холод. Бернд с отвращением натягивал холодную одежду и впервые в жизни поймал себя на том, что не хочет сегодня садиться за руль, И вот он втиснут в узкую кабину низкого, распластанного по земле автомобиля и ждет, когда можно будет стартовать. Но старт все откладывается и откладывается. Отвратительная погода. Серые январские рассветные сумерки незаметно перешли в такое же серое, промозглое, холодное и сырое утро. Бетонные плиты шоссе поблескивают тяжко-свинцово. Окрестные поля, что лежат ниже дороги, скрыты рваными лохмами тумана, и не таинственно-спокойного, как обычно, а болезненно-подвижного, все время изменяющегося, почти жидкого. Но хуже всего ветер. Холодный, пронизывающий до костей, он дует с такой силой, что кажется, того и гляди подхватит серебристую птицу его гоночного «Ауто-Униона» и утопит в страшном море этого жидкого тумана. Иногда ветер внезапно стихает, будто притаившись где-то неподалеку, и тогда наступает вдруг необычная, почти физически ощутимая тишина.

Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, Бернд стал вспоминать свою гоночную карьеру. Строго говоря, и карьерой-то ее назвать трудно — слишком слово серьезное. Оно подразумевает годы и годы. А Роземайера любящие всевозможные клички журналисты окрестили «метеором из Хемница». Ведь четвертый год всего пошел, как его имя впервые появилось рядом с великими — Караччиолой, Варци, Штуком, Нуволари, Бернд бесконечно уважал этих гонщиков, но в то же время и четыре, и пять лет назад ни секунды не сомневался, что однажды сумеет их обойти. Никогда не забудет он первое свое появление на «Нюрбургринге» осенью 1934 года. Бернда Роземайера, тогда еще никому не известного мотогонщика, пригласил для испытательных заездов реннляйтер, менеджер, как называют таких людей американцы, лучшей немецкой гоночной команды, знаменитого «Ауто-Униона» Вилли Вальб. «А где же ваш комбинезон? — поинтересовался Вальб, оглядев новый с иголочки костюм молодого гонщика. — Вы что, так и сядете за руль при галстуке?» «Сегодня великий день для меня. И я подумал, что одеться нужно соответственно», — ответил Бернд. Невысокий, несколько сутулившийся Вальб недоверчиво и близоруко поглядел на него сквозь стекла очков в золотой оправе: «Ну что ж, молодой человек, дерзайте».

Это потом, спустя год-два, когда он уже стал одним из лучших гонщиков Германии, чемпионом Европы, Роземайер задумался, почему именно на него обратил внимание Вальб. Ведь не успехи же в горных мотогонках были тому причиной! Тем более, что и особенно громкими их не назовешь. В те годы талантливых мотоспортсменов в Германии было много.

Тогда, осенью тридцать четвертого Бернд не сомневался в том, что его ярчайший талант просто нельзя не заметить, что гонщик он от Бога и именно это увидел Вальб. А то обстоятельство, что, впервые усевшись за руль гоночного автомобиля, Бернд поехал так, будто родился на этом жестком кожаном сиденье, придало ему еще больше уверенности. Понадобилось время, чтобы Роземайер понял, что двигало «стариком Вилли».

В тот год на европейской гоночной сцене как раз разгорелась яростная борьба между двумя немецкими концернами. «Мерседес-Бенц» и «Ауто-Унион», поддерживаемые германским правительством, очень быстро разделались со своими итальянскими и французскими соперниками.

В 1934 году чемпионом Европы стал Ханс Штук, опередив пилотов «Мерседес-Бенца». Однако остальные гонщики «Ауто-Униона» — Аугуст Момбергер, Херманн цу Ляйнинген и Вильгельм Себастиан заметно уступали в классе «первому номеру» команды. Поэтому Вальб решил подыскать на их место более сильных спортсменов. Он переманил из «Альфа-Ромео» опытного тридцатилетнего Акиле Варци, на счету которого было уже более двух десятков побед в «Больших гонках». А в пару к нему — никому не известного Бернда Роземайера. Молодой мотоспортсмен не имел никакого опыта в автогонках, но именно этот факт стал решающим в глазах Вальба. Дело в том, что «Ауто-Унион» был уникальным автомобилем. Детище гениального конструктора Фердинанда Порше, он имел расположенный сзади 16-цилиндровый V-образный двигатель и сдвинутую далеко вперед кабину пилота.

Эта машина была резвой, но многим казалась слишком необычной. Опытные гонщики, давно выработавшие свою манеру езды, никак не могли приспособиться к ее норову. Чрезвычайно «чуткая», она требовала молниеносной реакции, и не один ас, пробовавший свои силы на «Ауто-Унионе», вылетел с трассы в первом же повороте даже на сухом асфальте. У Роземайера же не было никакого опыта, следовательно, никакого «врожденного противопоказания» против заднемоторного автомобиля. Однако и в мыслях у Вилли Вальба не было, что он нашел бриллиант чистейшей воды. В крайнем случае — алмаз, не слишком крупный, которому еще предстоит долгая и, кропотливая огранка.

Всего этого тогда, три с лишним года назад, Бернд знать не мог. Поэтому, когда после смотрин на «Нюрбургринге» его пригласили в команду «Ауто-Унион» запасным гонщиком, Роземайер не скрывал своего разочарования. Неужели же это не понятно?! Ведь стоит только выпустить его на трассу Гран-при на этом громадном гоночном звере, и им обоим не будет равных! Бернд всю зиму обхаживал Вальба, засыпая мольбами, просьбами, требованиями ввести его в основной состав. Конечно, реннляйтер согласился не сразу. В «воспитательных целях» он делал суровое лицо («не все сразу, молодой человек, не все сразу»), присматриваясь к Роземайеру. Но надолго Вальба не хватило, да и кто смог бы долго сопротивляться этой потрясающей смеси абсолютной самоуверенности со скромностью и обаянием!

Сезон 1935 года для «Ауто-Униона» открывался в мае рекордными заездами на знаменитом берлинском треке AVUS. «Если выступите достойно,— сказал Вальб,— поедете на гонки». Наконец-то! Роземайер был абсолютно уверен, что пробил его звездный час. Он обязательно объедет Штука и станет первым номером команды! Вышло же все совсем иначе — Ханс Штук установил новый рекорд, а Бернд... вдребезги разбил свою машину.

Роземайер тогда чуть не заболел. Он во всем винил себя, а вовсе не лопнувшую шину. Но на следующий день к нему подошел Вальб: «Не расстраивайтесь, молодой человек. Готовьтесь к гонкам в Италии». После такого он, Роземайер, готов был для своего реннляйтера на все. «Черт возьми, Вилли,— думал он,— клянусь, ни ты, ни кто другой ни разу не пожалеете об этой разбитой машине!»

Действительно, если кто с тех пор и жалел о том, что Роземайера приняли в «Ауто-Унионя, то только не боссы и не болельщики этой команды. Кусать локти приходилось господам из «Мерседес-Бенца». На Гран-при Швейцарии в Берне и Италии в Монце Роземайер — третий, в «Коппа Ачербо» — второй. И, наконец, в последней гонке сезона, на «кольце Масарика» он завоевал Большой приз Чехословакии.

Следующий сезон стал бенефисом Роземайера. Он выиграл Гран-при Германии, Швейцарии, Италии, победил в «Коппа Ачербо» и гонке «Эйфельреннен» на трассе «Нюрбургринг».

Тот год он вспоминал как один большой праздник. В тридцать шестом ему удавалось все, казалось, он жил а самом центре бесконечной фиесты, и все, к чему прикасалась его рука, все, на чем останавливался взгляд, становилось чудесным, красивым, счастливым. У Берни всегда было много друзей. И на редкость мало завистников. Ему это никогда не казалось странным, он об этом просто не думал. А сейчас, сидя в кабине рекордной машины, содрогавшейся от бешеных порывов ветра, Роземайер вдруг задумался — почему так, чем он привлекал людей? Молодой, веселый, смелый. Все эти качества способны вызвать зависть. Но ведь не вызывали же! Да еще этот, почти осязаемый ореол удачи, что постоянно, будто нимб, сиял над его головой. Он побеждал, и это было абсолютно естественным, иначе, казалось, и быть не могло. Он проигрывал (установив попутно рекорд круга или победив в тренировке) — и тоже спокойно и просто, иногда нахмурясь, но чаще улыбаясь: «Через неделю — новая гонка...»

Самые разные люди становились его искренними почитателями: Алиса Караччиола, жена знаменитого немецкого гоночного аса, и рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, опасаясь преследований которого семья Караччиолы перебралась в Швейцарию. Вообще, такое соседство было несколько неестественным — это совершенно неожиданно только что пришло в голову Бернда. Он жил в большой семье замечательных гонщиков, настоящих мужчин, благородных и верных, честных и мужественных. И его же друзьями были офицеры-эсэсовцы, Бернд никогда не задумывался о политике, это было не его делом. И если иногда посмеивался с друзьями над некоторой опереточностью эсэсовских мундиров, над надутым дураком Хюнляйном, которого рейхсканцлер поставил руководить всем немецким автоспортом, то все же не разделял опасений Караччиолы и недоверия большинства остальных гонщиков по поводу фашизма и фашистов. Ведь навели же они порядок в германской промышленности, а германские автомобили теперь — лучшие в мире. «И самые быстрые!» — всегда добавлял Бернд. Поэтому Роземайер не стал особенно возражать, когда его сделали хауптштурмфюрером СС, главное — гонки.

К нему подошел механик Вилли Себастиан:

— Посмотри назад, Берни.

— А в чем дело?

— Видимо, ветром оторвало несколько заклепок, обшивка «дышит. Тебе нельзя ехать, Берни!

Роземайер ничего не ответил. Сегодня в Берлине открывается автомобильная выставка. Гитлер должен произнести там речь о достижениях германской промышленности, и боссы двух крупнейших немецких концернов хотят, чтобы в речи прозвучала фраза о новых мировых рекордах. Вот почему в это хмурое, непогожее утро 28 января 1938 года Бернд Роземайер и его друг Руди Караччиола очутились на новом автобане Франкфурт — Дармштадт. А вместе с ними множество механиков, инженеров, руководители команд. Ну и, конечно же, эсэсовцы, куда ж без них! «Карач» первым вывел на старт свою «серебряную стрелу». На километровом участке «Мерседес-Бенц» показал 436,893 км/ч. Роземайер в первой своей попытке проиграл 7 км/ч. От второй попытки Караччиола отказался — ветер был слишком силен, мудрый же Руди никогда не рисковал сверх разумного продела. А теперь выясняется, что и ему, Бернду, ехать нельзя. Ветер.

Роземайеру вдруг стало страшно тоскливо. Что за черт! Зачем ему этот дурацкий рекорд в «классе до восьми литров»? Он и сам знает, да и все вокруг уверены, что именно Бернд — самый быстрый гонщик на свете. Так что он тут делает, на этой серой бетонке? Его дело — абсолютные достижения. Доктор Порше работает над проектом рекордного автомобиля, на котором можно будет смело спорить с англичанами — Кэмпбеллом, Айстоном. А быть «восьмилитровым рекордсменом»? Какого черта?!

Бернд искал глазами «Карача» и не находил. Ему хотелось посоветоваться. Если Руди сейчас скажет «вылезай», он никуда не поедет. Но Караччиола куда-то пропал. Роземайеру вспомнился прошлый, такой неудачный для него сезон. Инженеры «Мерседес-Бенца» обошли своих коллег из «Ауто-Униона», подготовив новую машину с 5,7-литровым 600-сильным двигателем. «Серебряные стрелы» образца 1937 года были вне конкуренции. Команда же Вилли Вальба, понадеявшись на прошлогоднюю модель «С», отстала. Очень часто гонщики «Ауто-Униона» вынуждены были сходить с трассы из-за различных поломок. Кто-то жаловался на машину, кто-то потихоньку искал себе место в другой команде. Роземайера же эти проблемы не касались вовсе. Что из того, что его машина чуть хуже? Ведь таланта не стало меньше, мастерство не пропало, а опыта прибавляется с каждой гонкой, с каждым кругом. И по-прежнему, где только это было возможно, он оставлял с носом питомцев великого Нойбауэра, реннляйтера «Мерседес-Бенца»,— фон Браухича, Ланга, Караччиолу.

Журналисты говорили, что «метеор из Хемница» хоть и взлетел высоко, но так и не стал автогонщиком. Возможно! На своей 800-килограммовой 520-сильной махине Бернд ездил как на мотоцикле, рискованно, будто по лезвию бритвы. Наградой ему были три победы— на «Эйфельреннен», в «Коппа Ачербо» и Гран-При Доннингтона в Англии. И трудно даже сказать, которая из трех была для него дороже — перед .своими зрителями в Нюрбурге, на глазах неистовых итальянцев, для которых автогонщик — это уже почти бог, или в чопорной, скрытной Англии, где обаяние и мастерство Роземайера сумело растопить старинные недоверие и неприязнь британцев к сынам Германии. А разве можно забыть победу в Америке?! Полугода еще не прошло, как заокеанские зрители признавались ему в любви оглушительными свистом и ревом многотысячных трибун. В том сезоне он стал победителем Кубка Вандербильдта, своеобразной «матчевой встречи» лучших европейских и американских гонщиков.

Он вспомнил ту победу, и ему вдруг мучительно захотелось в Америку. Там он подружился с отличными парнями. Они так любят гонки. И понимают в них! И там сейчас тепло. И нет этого ветра!

Бернд встряхнулся. Что за чертовщина?! Что с ним такое? Нужно взять себя в руки, собраться. И забыть о выматывающем душу ветре, думать только о предстоящем сезоне. О новой машине — он уже видел ее, красавицу. Легкая, низкая, стремительная, она не уступит «мерседесам», в этом он уверен.

— Себастиан! Готовьте шнапс! Сегодня мне не хочется шампанского, за победу будем пить водку!

Бернд поудобнее устроился в кабине, надел очки, поднял руку, показывая, что готов к старту.

Низкий, буквально распластанный по земле автомобиль с четырьмя «ауто-унионовскими» кругами на серебристом носу мчался по бетонным плитам автобана будто выпущенный из пращи. Он уже превысил отметку 400 км/ч, когда Роземайер почувствовал, как внезапный порыв ветра неудержимо стаскивает машину с прямой и несет на бетонный устой моста, перекинутого через трассу. Последним усилием Бернд повернул здоровенную деревянную баранку вправо, стремясь выровнять машину. Но это было выше человеческих сил. Несколько мгновений серебристая птица, теряя по дороге листы обшивки, шла по трассе практически боком, потом неуклюже подпрыгнула, как бы пытаясь взлететь, оторвалась от земли и, пролетев несколько десятков метров, заметалась в стволах придорожных берез.

Никого из руководства «Ауто-Униона» не похоронах не было. Были, правда, венки от Вальба, Порше и нового спортивного шефа концерна доктора Фёйерайзена. Всеобщее внимание привлекали два полковника в черных мундирах — они несли венок от главнокомандующего германской армией, рейхсканцлера Адольфа Гитлера. Рейхсфюрер Гиммлер и корпсфюрер Хюнляйн выпустили совместное обращение к войскам СС и всей германской молодежи и взяли на себя половину расходов на похороны — 1311 марок 5 пфеннигов. «Ауто-Унион» получил от правительства семьдесят пять тысяч рейхсмарок в качестве компенсации за уничтоженный автомобиль. Молодой вдове — знаменитой на всю Германию летчице Элли Байнхорн, которая была безутешна и очень эффектна в трауре, досталась солидная страховка — пятьдесят тысяч рейхсмарок.

Стоял настоящий зимний день. Легкий морозец и яркое солнце на белесо-голубом небе. Ветра не было и в помине.